— Ну наконец-то,— сказала акушерка,— а то, понимаешь, уперся и ни в какую. Она перерезала мне пуповину, завязала аккуратный узелок, затем взяла меня за ноги и шлепнула пониже спины.
— Эй, тетка,— возмутился я,— полегче.
— Ты смотри,— удивилась она,— он еще разговаривает. Нелегко вам, мамаша, с ним придется, попомните мои слова.
— Да уж, чувствую,— вздохнула мать. Вы бы знали, что он мне до этого устраивал. Особенно в последний месяц. Это ж сплошное мучение было.
Я аж посинел от таких слов.
— Так это, оказывается, я тебя мучил? А кто, интересно, меня к Соваровским на свадьбу потащил?
— А что ж я, по-твоему, дома должна была сидеть, когда моя подруга детства замуж выходит?
— Ничего бы с тобой не случилось. А мне, думаешь, приятно было через пол-Москвы потом на трамвае трястись?
— Ишь, разговорился,— проворчала акушерка.— Без недели минута, а туда же. Ладно, мамаша, мы вас сейчас в палату отвезем. Поспите, сил поднаберетесь. Чувствую, они вам еще пригодятся. А мы уж тут как-нибудь с ним сами.
Мать увезли на каталке, а меня, туго обмотав во что-то, положили на стол.
— Не знаешь, когда кормить будут? — спросил меня сосед.
— А ты считаешь, должны?
— Вообще, говорят, положено. Брата моего старшего, по крайней мере, кормили. Но я, правда, не уверен, что он здесь лежал.
— А мы где?
— В роддоме.
— Да я вижу, что не в бане. В каком роддоме?
— Когда мать забирали, врач вроде говорил, в Клару Цеткин повезем.
— А это кто?
— Откуда я знаю? Еврейка какая-то.
Мне не понравилось, как он это сказал.
— А ты что, евреев не любишь?
— Да я их в глаза не видел.
— Ну то-то.
— А тебя как зовут? — спросил он.
— Пока никак. А тебя?
— Меня Валей обещали назвать. Если мальчиком буду, то Валентин. А если, девочка, то, значит, Валентина.
— А ты кто?
— Не знаю.
— Ну, писька у тебя какая?
— Да я не успел посмотреть, не до этого было.
— А чего ж, говоришь, не успел, может, не успела?
— Может, и так. А ты?
— Я вот как раз именно, что успел.
— Ну и что там у тебя?
— Не волнуйся, все в порядке. Дай бог каждому, как говорится.
— И как же тебя назовут?
— Не знаю уж, чего они там придумают. Я бы Альбертом хотел или Эдуардом. Можно даже Толиком на худой конец. Лишь бы не Игорем. Идиотское имя.
— Да уж, не подарок.
— Онищенко, где тут у меня? — раздался голос другой тетки. — Сейчас тебя к мамаше отнесем. Первый раз на живую титьку посмотришь.
И его унесли. Или ее. Точно сказать не могу. Больше мы уже не встречались. Давно это было. Ровно пятьдесят четыре года назад, день в день. С днем рожденья нас с тобой, Валя!
Игорь Иртеньев в свой день рождения 2001 года в Газета.Ру
2. В детстве.
1
Наше детство не было тяжёлым,
Мы росли в тепле – не на ветру.
Нас учили взрослые и школа
Двум понятьям – правде и добру.
В сельском клубе голосом весёлым,
Праздничный выдерживая фон,
Пел про то, как едут новосёлы
По земле целинной, патефон.
И дышал здоровым оптимизмом
Сочинённый просто, без затей,
Лозунг: «Будет жить при коммунизме
Поколенье нынешних людей!»
Радио на улице у клуба
Доносило людям без труда
Вести про Фиделя и про Кубу,
Громко говорило: «Куба – да!»
Дальше – в космос первая ракета,
А за ней – ещё, потом – ещё!
И со всех плакатов и портретов
Улыбался весело Хрущёв...
Пусть мы не дошли до коммунизма –
(Мир устроен просто и хитро!)
До сих пор с времён волюнтаризма
В душах наших – правда и добро.
2
Грянул гром. Мужик перекрестился.
Выплюнул на землю удила.
Снял хомут. Пошёл в сельпо. Напился.
Протрезвел. И взялся за дела.
Свёл на бойню тощую корову.
Сосчитав рубли и «трояки»,
Помянул Хрущёва добрым словом,
Сжал в бессильной злобе кулаки.
Выбил за неделю в сельсовете
паспорт. Разумеется – с трудом.
Проклиная всё на белом свете,
Взял расчёт в колхозе, продал дом.
Сгрёб под мышку чемодан убогий,
Прокричал соседу-старику:
- До свиданья, займы и налоги!
Засвистел. Пошёл по большаку.
Но на пустыре уж, у берёзы
Дрогнуло сердечко. Стал мужик.
Обернулся. Выкатились слёзы
Исподволь, из глубины души.
Хилые посевы кукурузы
Встали перед взором. И тогда
Он сморкнулся: - Тут ещё обуза!
И утопал в город. Навсегда.
25 мая 2004 года, «О временах волюнтаризма»,
Александр Росков, Roscov
Летом жизнь у нас совсем другая -
Мы сидим с картишками в руках
У костра. Беспечно прожигая,
Дырки в старых школьных пиджаках.
25 мая 2009 года, "Летние каникулы децтва-5. Форма роста", Чен Ким,
3. От юности к старости. Без остановок.
Где ты, моё равновесие, где ты? –
В юности мы без ума от Джульетты,
К старости – мудрость черпаем из Леты,
А в промежутке – что пьём? -
То ли кастальскую взвесь из копытца,
Наледь, что Парке настыла на спицы,
Пену морскую, дурную водицу,
Радугу ищем вдвоём… -
Или втроём, впятером, в одиночку –
Или рассола добавили в бочку –
Не захлебнулся, Гвидон? –
Дно-то повсюду, нет верха и низа, -
Что бы теперь сочинить для девиза? –
( матом нельзя – моветон!), -
Значит, опять обойдёмся без мата –
Русская речь на присловья богата –
« После – не вместо тебя!» -
Только не надо ни до и ни после –
Каждый охотник находится возле
Радуги или дождя.
Не выбираю. – Качаются чаши,
Зеркальце спросит у Леты, кто краше
Из уходящих музЫк –
Жди, что подскажет тебе отраженье,
Или начнёт незаметно движенье,
Или покажет язык.
25 мая 2014 года, "Равновесие", Илья Будницкий, budnitsky
Всё какое-то зряшное, скушное,
Хоть ты вкупе возьми, хоть опричь.
Что возможное, то и не нужное.
Много ль счастья такого достичь?
Убежать бы от лишнего, тошного,
Но в лучах не заметен просвет.
Я хотел бы хотеть невозможного,
Но, увы, невозможного нет.
25.05.2011, Валерий Куранов,
Расчерчен дивный мир на строгие квадраты –
ведь метр и циферблат придуманы не зря:
живем по чертежу – послушные солдаты,
заложники часов, рабы календаря.
Подземка поутру втолкнет в вагон меня и
бездушную толпу таких же бедолаг:
проверенный маршрут годами не меняем,
расписан каждый день, рассчитан каждый шаг.
Приевшийся ночлег, постылая контора,
надеждам и мечтам – не сбыться и на треть...
А где-то есть река, на берегу которой
сидеть бы на траве – и на воду смотреть.
Но даже по ночам не снится нам покоя,
и вечный бой давно сменен на вечный бег.
Стараемся вовсю – задание такое:
из пункта «А» успеть дойти до пункта «Б»,
и так – до буквы «Я». По расписанью точно.
А если не успел, и все пошло не так –
во мне задребезжит, сбивая ритм непрочный,
заезженный прибор – мой встроенный «тик-так».
Но вида не подам. В протестах нету прока.
Важнее, что внутри. А эта боль в груди –
попытка избежать предписанного срока:
не выйдет не успеть – так хоть опередить.
25.05.2015, «Вечный бег», Геннадий Рябов,
Была ли осень после или до,
И был ли мальчик в прошлой мизансцене?..
Вся жизнь, как ожидание Годо –
Одно предвосхищение прозрений.
Но нет, к концу и ты, как Поццо, слеп,
Как Лаки, нем – и в маске незнакомца...
Ах, боже мой, хватило бы на хлеб,
На зрелища души не остается –
Чужая, бесполезная культя,
Болтается и ноет к непогоде...
И всё-таки, как малое дитя,
Надеешься на то, что не приходит.
А может, в этом фабула и суть:
Любя и ссорясь, весело, уныло –
Но все же ожидать кого-нибудь,
Кто объяснит, зачем всё это было...25 мая 2015 года, Анна Полетаева,
lapushka1.
Всю ночь в огромном синем шаре,
обнявшись, спящие лежали.
Вода к земле по желобку
бежала стекловидной змейкой,
сирень клубилась над скамейкой
и исчезала по хлопку.
за то, что наступает лето
как темнота, грядёт жара.
Сняла, сложила ровно платье,
произнесла на сон заклятье
и не уснула до утра.
Я дорожу недорогими
вещами, мелочами теми,
что могут быть совсем другими
для остальных – не для меня.
Люблю давать предмету имя,
и замедлять нарочно время,
и доставать всё невредимым
из беспощадного огня.
25 мая 2015 года, Мария Маркова,
Чту молчаливые поминки.
И как родня
Столпились тонкие рябинки
Вокруг меня.
Где ты? Попал ли в Божье царство
Иль в двух шагах?
Дух — это время, а пространство,
Конечно, — прах.
В уме двоится сущность мая
На прах и дух.
Живу как линия прямая
Меж точек двух.
***
Повзрослевшей листвы беглый почерк...
Соловьиная дрожкая грудь...
Неужели меж датами прочерк —
Это весь человеческий путь?
...
Инна Лиснянская, 25 мая 2003 года.
...................