20-й век.
Верь: вернутся на родину все,
вера ясная, крепкая: с севера
лыжи неслышные, с юга
ночная фелюга.
Песня спасет нас.
Проулками в гору
шел я, в тяжелую шел темноту,
чуждый всему, и крутому узору
черных платанов, и дальнему спору
волн, и кабацким шарманкам в порту.
Ветер прошел по листам искривленным,
ветер, мой пьяный и горестный брат,
и вдруг затих под окном озаренным:
ночь, ночь — и янтарный квадрат.
Кто-то была та, чей голос горящий
русскою песней гремел за окном?
В сумраке видел я отблеск горящий,
слушал ее под поющим окном.
Как распевала она! Проплывало
сердце ее в лучезарных струях,
как тосковала,
как распевала,
молясь былому в чужих краях,
о полнолунье небывалом,
о небывалых соловьях.
И в темноте пылали звуки,—
рыдающая даль любви,
даль — и цыганские разлуки,
ночь, ночь — и в роще соловьи.
Но проносился ветер с моря
дыханьем соли и вина,
и гармонического горя
спадала жаркая волна.
Касался грубо ветер с моря
глициний вдоль ее окна,
и вновь, как бы в блаженстве горя,
пылала звуками она...
О чем? О лепестке завялом,
о горестной своей красе,
о полнолунье небывалом,
о небывалом —
ветер! Вернутся на родину все,
вера ясная, крепкая: с севера
лыжи неслышные, с юга ночная фелюга...
Все.
19 июня 1923, Сольес-Пон, Владимир Набоков, «Песня».
Рано ещё — не быть!
Рано ещё — не жечь!
Нежность! Жестокий бич
Потусторонних встреч.
Как глубоко́ ни льни —
Небо — бездонный чан!
О, для такой любви
Рано ещё — без ран!
Ревностью жизнь жива!
Кровь вожделеет течь
В землю. Отдаст вдова
Право своё — на меч?
Ревностью жизнь жива!
Благословен ущерб
Сердцу! Отдаст трава
Право своё — на серп?
Тайная жажда трав…
Каждый росток: «сломи»…
До лоскута раздав,
Раны ещё — мои!
И пока общий шов
— Льюсь! — не наложишь Сам —
Рано ещё для льдов
Потусторонних стран!
19 июня 1923, Марина Цветаева.
