| ГДЕ ДОРОГА ДОМОЙ? По Америке столь многодетной, но строго диетной, где ни яблок моченых, ни хрустких соленых груздей, я веду "кадиллак", а со мною мой сын шестилетний - к пятилетней возлюбленной сына везу на "birthday". Заблудилась машина моя. Все вокруг до испуга похоже. И жестоко пророчит сынишка рассерженный мой: "Знаешь, папа, с тобой может что-то случиться похуже. Ты однажды возьмешь и забудешь дорогу домой". Суеверно я вздрогнул, задумался ошеломленно. Что ты сделал со мною, пророчеством не пожалев? "Где дорога домой?" себя спрашивали миллионы под крестами в Стамбуле, в Шанхае, на кладбище Сен-Женевьев. Несвобода уродкой была, и свобода у нас изуродованная. Лишь бесчестье богатства, да глупая честная нищета. Страшны выбор - безденежье или безродинье. Где Россия? Прикончена бывшая. Новая не начата. Все надеялся я, что нахапаются, наиграются. А они зарвались. Никакой им не нужен поэт. Происходит выдавливание в эмиграцию. Но поэзия - воздух души. Эмиграции воздуха нет. Я тот воздух России, который по свету кочует, и ночует, порой неуверенный - что за страна, но, как только отраву почует, себя он врачует тем, что пахнет, как будто с лесной земляникой стога. Мой двойник шестилетний, за маму и папу болельщик, мирильщик, я запутал себя и тебя. Но моя ли, и только, вина? Мир запутался тоже. Дорогу домой так отчаянно в мире он ищет, и не может найти, а не только Россия одна. Петербург никогда не вернется в другой Петербург - Александра Сергеича, как в Париж Д'Артаньяна - макдональдсовый Париж. "Где дорога домой?" - слышу я голоса над планетою, тлеющей и от пепла идей, и от стольких других пепелищ. Я дорогу домой по кусочкам в себе раздобуду. Я сложу их в одно. За отца не пугайся, наследник запутанный мной. Не забуду дорогу домой. Я иначе собою не буду, потому что для стольких я тоже - дорога домой. |
ПОДПИСАНТЫ Кто был Женя Евтушенко? В твоих рощах, комсомол, он внезапно, словно щепка, после вырубок расцвел. Что спасало от расправы? Только щит нелегкой славы. Было слышно, как трещит весь в плевках и стрелах щит. А Бабенышева Сара «Бабих Яров» не писала. Диссидентов на Руси потихонечку спасала, собирала подписи. Ей отнюдь не из Исусов приходилось выбирать. смелость редкую из трусов тяжко было выдирать. Старый трюк – беспозвоночней всех извилистых червей ставить подпись понепрочней и понеразборчивей. Но подписывались гневно физик, виолончелист, а вот Лидия Корневна подпись ввинчивала в лист. |
открывал нам всем глаза
жанр великих писем – против
тошнотворных, подлых “за”.
В этом жанре бестрепушном,
где слова не звук пустой,
Левитанский Юрий – Пушкин,
Вл. Корнилов – Лев Толстой.
Как Цветаевы застоя,
жили вы, не покорясь,
и Крахмальникова Зоя,
и Лариса Богораз.
Писем горы, пирамиды,
но за все свои бои
нет у Вигдоровой Фриды
Нобелевской премии.
Вы смелее, чем все сартры,
хоть вам головы секи,
подписанты, подписанты,
русской чести классики.
Тюрьмы вместо гонорара
и мордовские ветра.
А Бабенышева Сара
слала в тюрьмы свитера.
С государством в поединке
побеждали спицы страх.
Сары столькие сединки
жили в этих свитерах.
Уж давно в гробу Андропов,
даже там не сняв очков,
среди вражеских подкопов
всяких разных червячков.
Новорусские набобы
ездят в Ниццу на блины,
а родители свободы
дочке-шлюхе не нужны.
Что нам, родина, подаришь?
Сплошь подарочки кругом.
Ковалёв Сергей Адамыч
снова прозван был врагом.
А в дали заокеанской,
внукам штопая носки,
Сара стала подписанткой
на газеты из Москвы.
Что-то нету постаментов
для героев совести.
Что-то нету диссидентов –
может, новых завести?
Наш парламент словно псарня.
Низкопробен высший свет.
И Бабенышевой Саре
в их свободе места нет.
25 ноября 1995 года, Евгений Евтушенко