18 декабря 1941 года
в дневниках двух ленинградцев.
Всеволод Вишневский,40 лет, писатель, Ленинград(госпиталь):
(180-й день войны.)
Наступление на Юго-Западном и Западном фронтах продолжается... Разгром кавалерией Белова немецкой дивизии. Огромное количество трофеев в Калинине, вплоть до 12-дюймовых орудий, более тысячи автомашин и пр.
Хочу вернуться на работу. Внутренняя тяга писать, делать дело. А доктор говорит: «Но вы дней через десять на вашем пайке опять свалитесь». Все-таки надо выписываться из госпиталя. Хочу писать для «Правды», выступать по радио и на кораблях. В дело!
Последние новости: ночью взято Чудово; сегодня — штурм Новгорода, но там одни обгорелые стены... Судорога бешенства сводит челюсти: чем, как отплатим мы Гитлеру? Урок должен подействовать буквально на тысячелетия — в ответ на мечту Гитлера о тысячелетнем господстве Reich'а... Заставить возместить трудом и имуществом убытки Европы, и прежде всего СССР, где зверства немцев и разрушения, ими причиненные, неописуемы. Мы многое на своем веку видели, но гитлеровские дела затмевают все своей лютостью, извращенностью, патологизмом. С корнем вырвать гитлеровскую военную индустрию, взять заводы — в возмещение наших потерь в западных районах, в Ленинграде, в Донбассе и т. д...
Наша сила, воля, наша растущая мощь будут одним из главных факторов будущей мирной конференции. Мы сумеем обеспечить интересы СССР...
Германия не должна стать «силой» в руках Англии или США.
Георгий Князев, 54 года, историк-архивист, Ленинград:
17 - 18 декабря.
Сто семьдесят девятый и сто восьмидесятый дни войны. Среда и четверг. На фронте наши войска наносят удар за ударом немецким оккупантам. Очищены занятые ими участки северной дороги под Ленинградом (от Тихвина до Волхова); Октябрьская дорога очищается. Только Мурманская крепко перехвачена финско-немецкими войсками, сидящими в Петрозаводске. В Мурманске скопилась масса продуктов для Ленинграда. Эти вести передаются из уст в уста; люди, обессиленные, уставшие, собираются с силами. А многие уже не могут подняться. Вчера около нашего академического дома, около часто мною упоминаемых колонн, умер человек. Комендант нашего дома Савченко видел, как женщина вела под руку через дорогу мужчину. Тот еле шел, завалился около рельсов. Она его приподняла, и он сделал еще несколько шагов, но до тротуара не дошел. Упал около кучи снега. Когда Савченко подошел, то увидел уже бездыханного человека. Над умершим суетилась женщина, его жена. Собравшиеся прохожие, узнав, в чем дело, дали совет женщине — не указывать, что она жена, а будто чужая. Тогда милиция обязана будет взять труп и распорядиться с ним, как следует. Так и было поступлено. Подошедший милиционер остановил проезжавшие сани, и труп взвалили на них для отправки в покойницкую. Что сталось с женщиной, потерявшей мужа и не могшей даже похоронить его, не знаю.
Савченко и сам смотрит таким тоскующим взглядом: «Ведь погибать придется, не выдержать». «Не придется, — успокаивал я его. — Вытерпим, только волю к преодолению трудностей не потерять». Я еще долго говорил ему, что надо продержаться, не поддаваться страху. Кажется, подействовало. Оказывается, что в доме у нас никто не дежурит. На чердаки никто не поднимается. Когда я заговорил об инструкции о тушении зажигательных бомб в зимнее время, напечатанной в «Правде», он только грустно улыбнулся: «Кто ж это делать-то будет? Ни у кого сил нет. Из дворников — Александр — лежит распухший, другой, Стариков, ослабевший. Некому у нас в доме такие инструкции выполнять».
Итак, живем, полагаясь на волю случая.
На службе также с охраной здания тяжело. Выполнить инструкцию тоже некому.
Мрачно в хранилищах, в рабочих промерзших комнатах. Двери на улицу не закрываются. Сотрудники затрудняются спускаться каждый раз вниз открывать двери. Когда нет электричества, на лестницах тьма кромешная, только и можно что двигаться на ощупь. В «12[-й] комнате» сидят дежурные, греются у плиты. Достали угля на днях. Вероятно, до конца января хватит для топки одной печки. В той комнате, где я сижу, в башенном выступе, печку топят бумагой. Там работают со мной два-три работника. Методично, с прохладцей, «ни шатко, ни валко» перелистывает листы «дел» и книг с протоколами Академии наук М. В. Крутикова. Она уточняет описи и попутно выявляет некоторые наиболее значительные материалы. Самое мирное и безмятежное занятие в переживаемые Ленинградом и всем миром военные страдные дни!.. Другой сотрудник — Стулов — кончает переписку с попутной редакцией и систематизацией предметного и географического указателей с заматрицированного на неопределенный срок нашего архивного опуса — «Путеводителя» по архивным материалам. Напротив меня сидит машинистка Алексеева-Орбели. Взгляд у нее мертвенный, губы опущены, вот-вот сейчас разрыдается. Все трое, к счастью, молчаливы, но, к несчастью, со слишком подчеркнутым «выражением на лице».
С тоской думаю, почему мы тут сидим, почему не работаем у станка, не делаем того дела, которое нужно сейчас для фронта, для изгнания захватчиков? Сам я сейчас заканчиваю работу для доклада «К истории замещения кафедр в Академии наук за все время ее существования». Все это, конечно, могло бы подождать.
Научные сотрудники ЗИНа четвертый день носят в ведрах и на носилках уголь со двора в комнаты Института. Но некоторые из них все же что-то делают в своих кабинетах.
Множество народу или сами ушли, или сокращены по разным городским учреждениям и предприятиям, и поэтому всегда кто-нибудь из семьи дежурит в очередь... Сколько, значит, народу совершенно не использованного для обороны. Неужели и весной все эти люди не займутся огородничеством, ловлей рыбы и т. п.? Я всегда с сожалением думаю: под носом Нева, в нескольких километрах рыбное Ладожское озеро, а мы даже в мирное время сидели без рыбы! Ведь, пол-России можно было бы прокормить рыбой из тысяч озер нашего края!.. Нет! Вот теперь, когда подвоз затруднен, ленинградцы и пухнут с голоду, и умирают.
Сегодня вечером настойчиво кто-то стал звонить к нам. Пришлось отпереть. Ввалился Филимонов, столяр и мастер на все руки, но нигде не ужившийся в академических учреждениях. Он занимал обыкновенно должность завхоза. Попивал здорово. Смеялся несколько времени тому назад, когда чинил мне костыль и хотел не денег, а продуктов. Сегодня он был страшен, оброс волосами, почернел. В руках у него оказалась зажженная свечка и с ней он повалился на колени: «Спасите, погибаю, потерял карточки, дайте хлеба». Жена растерялась. Что мы могли поделать? Отдать свой дневной паек, т. е. сто двадцать пять грамм?.. Но это ведь его не спасало! Чем и как мы могли бы помочь ему? Я вынул и дал ему 30 рублей, стоимость 100 грамм хлеба на рынке. Филимонов взял деньги, заверяя, что ему горько, тяжело, страшно просить. Это неожиданное посещение в такой драматической обстановке здорово выбило нас на время из колеи. Потом я успокоился. Просить в случае такой нужды я никуда не пойду. Все в таком же положении. А если придется погибать, то у меня найдется силы и воли уничтожить себя.
Догорает свечка, елочная, из запасов М. Ф. Купили дюжину в третьем году на Рождество. Как пригодились!!!
Скоро Рождество. Пожалуй, за 2000 лет самое мрачное и страшное. Но мы в СССР давно отвыкли от этого праздника. На днях более важное должно произойти ежегодное событие в жизни нашей планеты: Земля, удалившись на самое большое расстояние от Солнца, снова должна приблизиться к нему — Великий праздник рождения Солнца-Жизни!
Всеволод Вишневский,40 лет, писатель, Ленинград(госпиталь):
(180-й день войны.)
Наступление на Юго-Западном и Западном фронтах продолжается... Разгром кавалерией Белова немецкой дивизии. Огромное количество трофеев в Калинине, вплоть до 12-дюймовых орудий, более тысячи автомашин и пр.
Хочу вернуться на работу. Внутренняя тяга писать, делать дело. А доктор говорит: «Но вы дней через десять на вашем пайке опять свалитесь». Все-таки надо выписываться из госпиталя. Хочу писать для «Правды», выступать по радио и на кораблях. В дело!
Последние новости: ночью взято Чудово; сегодня — штурм Новгорода, но там одни обгорелые стены... Судорога бешенства сводит челюсти: чем, как отплатим мы Гитлеру? Урок должен подействовать буквально на тысячелетия — в ответ на мечту Гитлера о тысячелетнем господстве Reich'а... Заставить возместить трудом и имуществом убытки Европы, и прежде всего СССР, где зверства немцев и разрушения, ими причиненные, неописуемы. Мы многое на своем веку видели, но гитлеровские дела затмевают все своей лютостью, извращенностью, патологизмом. С корнем вырвать гитлеровскую военную индустрию, взять заводы — в возмещение наших потерь в западных районах, в Ленинграде, в Донбассе и т. д...
Наша сила, воля, наша растущая мощь будут одним из главных факторов будущей мирной конференции. Мы сумеем обеспечить интересы СССР...
Германия не должна стать «силой» в руках Англии или США.
Георгий Князев, 54 года, историк-архивист, Ленинград:
17 - 18 декабря.
Сто семьдесят девятый и сто восьмидесятый дни войны. Среда и четверг. На фронте наши войска наносят удар за ударом немецким оккупантам. Очищены занятые ими участки северной дороги под Ленинградом (от Тихвина до Волхова); Октябрьская дорога очищается. Только Мурманская крепко перехвачена финско-немецкими войсками, сидящими в Петрозаводске. В Мурманске скопилась масса продуктов для Ленинграда. Эти вести передаются из уст в уста; люди, обессиленные, уставшие, собираются с силами. А многие уже не могут подняться. Вчера около нашего академического дома, около часто мною упоминаемых колонн, умер человек. Комендант нашего дома Савченко видел, как женщина вела под руку через дорогу мужчину. Тот еле шел, завалился около рельсов. Она его приподняла, и он сделал еще несколько шагов, но до тротуара не дошел. Упал около кучи снега. Когда Савченко подошел, то увидел уже бездыханного человека. Над умершим суетилась женщина, его жена. Собравшиеся прохожие, узнав, в чем дело, дали совет женщине — не указывать, что она жена, а будто чужая. Тогда милиция обязана будет взять труп и распорядиться с ним, как следует. Так и было поступлено. Подошедший милиционер остановил проезжавшие сани, и труп взвалили на них для отправки в покойницкую. Что сталось с женщиной, потерявшей мужа и не могшей даже похоронить его, не знаю.
Савченко и сам смотрит таким тоскующим взглядом: «Ведь погибать придется, не выдержать». «Не придется, — успокаивал я его. — Вытерпим, только волю к преодолению трудностей не потерять». Я еще долго говорил ему, что надо продержаться, не поддаваться страху. Кажется, подействовало. Оказывается, что в доме у нас никто не дежурит. На чердаки никто не поднимается. Когда я заговорил об инструкции о тушении зажигательных бомб в зимнее время, напечатанной в «Правде», он только грустно улыбнулся: «Кто ж это делать-то будет? Ни у кого сил нет. Из дворников — Александр — лежит распухший, другой, Стариков, ослабевший. Некому у нас в доме такие инструкции выполнять».
Итак, живем, полагаясь на волю случая.
На службе также с охраной здания тяжело. Выполнить инструкцию тоже некому.
Мрачно в хранилищах, в рабочих промерзших комнатах. Двери на улицу не закрываются. Сотрудники затрудняются спускаться каждый раз вниз открывать двери. Когда нет электричества, на лестницах тьма кромешная, только и можно что двигаться на ощупь. В «12[-й] комнате» сидят дежурные, греются у плиты. Достали угля на днях. Вероятно, до конца января хватит для топки одной печки. В той комнате, где я сижу, в башенном выступе, печку топят бумагой. Там работают со мной два-три работника. Методично, с прохладцей, «ни шатко, ни валко» перелистывает листы «дел» и книг с протоколами Академии наук М. В. Крутикова. Она уточняет описи и попутно выявляет некоторые наиболее значительные материалы. Самое мирное и безмятежное занятие в переживаемые Ленинградом и всем миром военные страдные дни!.. Другой сотрудник — Стулов — кончает переписку с попутной редакцией и систематизацией предметного и географического указателей с заматрицированного на неопределенный срок нашего архивного опуса — «Путеводителя» по архивным материалам. Напротив меня сидит машинистка Алексеева-Орбели. Взгляд у нее мертвенный, губы опущены, вот-вот сейчас разрыдается. Все трое, к счастью, молчаливы, но, к несчастью, со слишком подчеркнутым «выражением на лице».
С тоской думаю, почему мы тут сидим, почему не работаем у станка, не делаем того дела, которое нужно сейчас для фронта, для изгнания захватчиков? Сам я сейчас заканчиваю работу для доклада «К истории замещения кафедр в Академии наук за все время ее существования». Все это, конечно, могло бы подождать.
Научные сотрудники ЗИНа четвертый день носят в ведрах и на носилках уголь со двора в комнаты Института. Но некоторые из них все же что-то делают в своих кабинетах.
Множество народу или сами ушли, или сокращены по разным городским учреждениям и предприятиям, и поэтому всегда кто-нибудь из семьи дежурит в очередь... Сколько, значит, народу совершенно не использованного для обороны. Неужели и весной все эти люди не займутся огородничеством, ловлей рыбы и т. п.? Я всегда с сожалением думаю: под носом Нева, в нескольких километрах рыбное Ладожское озеро, а мы даже в мирное время сидели без рыбы! Ведь, пол-России можно было бы прокормить рыбой из тысяч озер нашего края!.. Нет! Вот теперь, когда подвоз затруднен, ленинградцы и пухнут с голоду, и умирают.
Сегодня вечером настойчиво кто-то стал звонить к нам. Пришлось отпереть. Ввалился Филимонов, столяр и мастер на все руки, но нигде не ужившийся в академических учреждениях. Он занимал обыкновенно должность завхоза. Попивал здорово. Смеялся несколько времени тому назад, когда чинил мне костыль и хотел не денег, а продуктов. Сегодня он был страшен, оброс волосами, почернел. В руках у него оказалась зажженная свечка и с ней он повалился на колени: «Спасите, погибаю, потерял карточки, дайте хлеба». Жена растерялась. Что мы могли поделать? Отдать свой дневной паек, т. е. сто двадцать пять грамм?.. Но это ведь его не спасало! Чем и как мы могли бы помочь ему? Я вынул и дал ему 30 рублей, стоимость 100 грамм хлеба на рынке. Филимонов взял деньги, заверяя, что ему горько, тяжело, страшно просить. Это неожиданное посещение в такой драматической обстановке здорово выбило нас на время из колеи. Потом я успокоился. Просить в случае такой нужды я никуда не пойду. Все в таком же положении. А если придется погибать, то у меня найдется силы и воли уничтожить себя.
Догорает свечка, елочная, из запасов М. Ф. Купили дюжину в третьем году на Рождество. Как пригодились!!!
Скоро Рождество. Пожалуй, за 2000 лет самое мрачное и страшное. Но мы в СССР давно отвыкли от этого праздника. На днях более важное должно произойти ежегодное событие в жизни нашей планеты: Земля, удалившись на самое большое расстояние от Солнца, снова должна приблизиться к нему — Великий праздник рождения Солнца-Жизни!