17 марта 1942 года
в дневниках
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
17 марта. 269[-й] день войны. Вторник. Опять мороз, опять белый слепящий снег, опять холодное сверкающее солнце... И тихо, мертво кругом... И если бы не глухое уханье пушек где-то на подступах к Ленинграду, можно было бы повторять стихи поэта:
О снег! о чистый снег, брат ласковый молчанья...
Твой мягкий белый плащ, как тишины дыхание, ложится...
И умираешь ты с задумчивостью ласки там,
в серой дымке крыш и улиц городских.
И смерть твоя легка! Увы, такой напрасно мы для себя хотим:
беззвучна смерть твоя, бесстрастна...
Ухают проклятые пушки и портят дивный образ: «О чистый снег, брат ласковый молчанья...» Молчанья нет. Есть снег, смерть, но нет молчанья в мире...
Сегодня, как и все эти дни, я с упоением, с нервным подъемом читаю стихи поэтов, пишу записки, работаю по истории Академии наук, подготовляю, привожу в порядок свой собственный архив.
Никакого упадка духа, пессимизма, ломанья рук — ничего подобного нет. Есть только большое внутреннее волнение, повышенная нервная энергия, желание сделать как можно больше. Успеть сделать в несколько месяцев то, что рассчитывалось у меня на годы. Если не все успею, так хоть часть.
М. Ф. собралась с силами. В комнате подметено, пыль стерта. Правда, холодно. Но что-нибудь делать — это, в конце концов, лучше, чем было... Сколько мыслей, образов, переживаний... Кругом меня — на столах, на стульях, на диване — книги и бумаги. Надо успеть их привести в порядок. Европа перед Второй, точнее, между Первой и Второй, мировой войной. «Профессор, когда мы выйдем из этого средневековья?» — спросил акад. Н. Я. Марра испанский консул в Париже.
Действительно, Европа, расколовшаяся на ряд феодально-буржуазных хозяйств, именуемых в одном месте королевством, в другом, тоже для профанации термина, республикой, напоминает средневековье.
«Но ужас не в этом внешнем виде. Ужас в психологическом падении правящих кругов и увлекаемых отжившими формами господствующих слоев населения Европы, в их взаимной ненависти».
«Ни англичан, ни итальянцев, ни испанцев не объединяет ничто общественно-творческое и мирно-созидательное».
Европу разъедает национальная ненависть.
(См. Марр. Поездка к баскам. 1928 г. Опубликовано в «Изв[естиях]». [19]36. XII. 20 ).
«И чтобы ее упразднить, нет иного средства, как перестроить общество коренным образом».
Таково было наблюдение современной европейской жизни и убеждение замечательного советского ученого-лингвиста, ученого и общественного деятеля академика Н. Я. Марра.
То, что случилось в Европе и во всем мире, — страшная, но историческая и не предотвратимая необходимость. Из прежнего хаоса обломков «средневековья» должно возродиться новое общество!
Похлебка, дымящаяся похлебка на столе. И мы жадно хлебаем, лакаем, как голодные псы...
Но рядом у меня книга, полная мыслей, искристых, сочных, порою парадоксальных и спорных, — «О поэзии в Библии» В. В. [Розанова] — и карандаш для заметок. Я беру из нее, что мне нужно, — живое и не поблекшее до сих пор, а остальное, как шлак, оставляю.
Похлебка из... — я даже не знаю из чего! — кажется нам «пищей богов». Пожалуй, самое поэтичное в ней — это идущий пар, тепло. М. Ф. принесла лишний кусок хлеба, который обменяла на рынке за рубашку. Какое счастье еще жить так! И «буржуйка» сегодня не дымит. М. Ф. вычистила от сажи трубы. Что еще нужно? Одно — хоть какая-нибудь уверенность в завтрашнем дне или даже ближе — в сегодняшнем вечере. Нельзя же так жить на самом деле — настоящим моментом, мгновением, без всякого будущего (я, конечно, говорю о личном будущем).
Примечание:
О, снег! О, чистый снег, брат ласковый молчанья,
Как сон застенчивый, воздушный и немой!
Твой мягкий белый плащ, как тишины дыханья,
Ложится в сумраке, мерцая белизной.
О, милый, милый снег! Все очертанья, краски,
Все шумы резкие ты нам смягчаешь их
И умираешь сам с задумчивостью ласки
Там, в серой дымке крыш и улиц городских.
Загадочная смерть! Увы, такой напрасно
Мы для себя хотим: беззвучна и легка,
Она таинственна, безгрешна и прекрасна!..
Роняют нужный пух и гибнут облака.
Но вот исчезло все! Завеса туч бесплодных --
На хлопья белые рассыпалась она:
И белых звездочек, уснувших и холодных,
Теперь, как кладбище, моя душа полна.
Жорж Роденбах, 1891. Перевод Ив. Тхоржевского
Юрий Нагибин, 21 год, инструктор Политуправления Волховского фронта:
17 марта. Мне последнее время не хочется писать. Может, и не стоит себя насиловать? Ведь мне — страшно подумать — заниматься этим всю жизнь.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
17 марта. Тихо, солнце, мороз -33. К полудню солнце разогрело, и день просверкал чудесным кристаллом.
Читал Розанова, у которого было взято все, на чем он стоял: его семья, Россия, церковь, все, все это ушло в его книжечки. Вдруг стал понятен загадочный смысл еврея Вальбе, который назвал еврейскую жадность героизмом, и что евреи «спасут Россию». Он хотел этим сказать, что лучшие русские живут только в духе и им не хватает костяка, крепости, чувства привязанности к земным вещам.
Узнал от Ляли, что Новоселов ушел от Толстого, потому что тот был весь в душевной жизни, но не в духовной. Она и о Розанове говорила, что сам по себе он не мог быть духовным и ему необходим был кусочек материи, по которой он, как по лесенке, достигал духовного мира. (Недаром в одной книге он поместил портрет своей семьи всем обезьянником: этот обезьянник и был той лесенкой, по которой он восходил к своим мыслям о семье.) Все это верно, только и Толстой, как художник, пользовался лесенкой и достигал тоже этим способом состояния духовной жизни. И всякий художник...
Ляля еще говорила, что мой путь будто бы противоположен розановскому. И напомнила мне, с чего мы начали (Олег) и на чем мы сошлись (чего я искал).
Вечером приходила докторша и высказалась о возможности победы Гитлера. Этот пессимизм происходит от угнетенности набором: берут туберкулезников, калек, белобилетников
Примечание.
Бори́с Соломо́нович Ва́льбе (22 декабря 1889 [3 января 1890], Шепетовка, Волынская губерния[1] — 26 января 1966, Ленинград) — советский литературовед и литературный критик. Член Союза писателей СССР.
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
17 марта. 269[-й] день войны. Вторник. Опять мороз, опять белый слепящий снег, опять холодное сверкающее солнце... И тихо, мертво кругом... И если бы не глухое уханье пушек где-то на подступах к Ленинграду, можно было бы повторять стихи поэта:
О снег! о чистый снег, брат ласковый молчанья...
Твой мягкий белый плащ, как тишины дыхание, ложится...
И умираешь ты с задумчивостью ласки там,
в серой дымке крыш и улиц городских.
И смерть твоя легка! Увы, такой напрасно мы для себя хотим:
беззвучна смерть твоя, бесстрастна...
Ухают проклятые пушки и портят дивный образ: «О чистый снег, брат ласковый молчанья...» Молчанья нет. Есть снег, смерть, но нет молчанья в мире...
Сегодня, как и все эти дни, я с упоением, с нервным подъемом читаю стихи поэтов, пишу записки, работаю по истории Академии наук, подготовляю, привожу в порядок свой собственный архив.
Никакого упадка духа, пессимизма, ломанья рук — ничего подобного нет. Есть только большое внутреннее волнение, повышенная нервная энергия, желание сделать как можно больше. Успеть сделать в несколько месяцев то, что рассчитывалось у меня на годы. Если не все успею, так хоть часть.
М. Ф. собралась с силами. В комнате подметено, пыль стерта. Правда, холодно. Но что-нибудь делать — это, в конце концов, лучше, чем было... Сколько мыслей, образов, переживаний... Кругом меня — на столах, на стульях, на диване — книги и бумаги. Надо успеть их привести в порядок. Европа перед Второй, точнее, между Первой и Второй, мировой войной. «Профессор, когда мы выйдем из этого средневековья?» — спросил акад. Н. Я. Марра испанский консул в Париже.
Действительно, Европа, расколовшаяся на ряд феодально-буржуазных хозяйств, именуемых в одном месте королевством, в другом, тоже для профанации термина, республикой, напоминает средневековье.
«Но ужас не в этом внешнем виде. Ужас в психологическом падении правящих кругов и увлекаемых отжившими формами господствующих слоев населения Европы, в их взаимной ненависти».
«Ни англичан, ни итальянцев, ни испанцев не объединяет ничто общественно-творческое и мирно-созидательное».
Европу разъедает национальная ненависть.
(См. Марр. Поездка к баскам. 1928 г. Опубликовано в «Изв[естиях]». [19]36. XII. 20 ).
«И чтобы ее упразднить, нет иного средства, как перестроить общество коренным образом».
Таково было наблюдение современной европейской жизни и убеждение замечательного советского ученого-лингвиста, ученого и общественного деятеля академика Н. Я. Марра.
То, что случилось в Европе и во всем мире, — страшная, но историческая и не предотвратимая необходимость. Из прежнего хаоса обломков «средневековья» должно возродиться новое общество!
Похлебка, дымящаяся похлебка на столе. И мы жадно хлебаем, лакаем, как голодные псы...
Но рядом у меня книга, полная мыслей, искристых, сочных, порою парадоксальных и спорных, — «О поэзии в Библии» В. В. [Розанова] — и карандаш для заметок. Я беру из нее, что мне нужно, — живое и не поблекшее до сих пор, а остальное, как шлак, оставляю.
Похлебка из... — я даже не знаю из чего! — кажется нам «пищей богов». Пожалуй, самое поэтичное в ней — это идущий пар, тепло. М. Ф. принесла лишний кусок хлеба, который обменяла на рынке за рубашку. Какое счастье еще жить так! И «буржуйка» сегодня не дымит. М. Ф. вычистила от сажи трубы. Что еще нужно? Одно — хоть какая-нибудь уверенность в завтрашнем дне или даже ближе — в сегодняшнем вечере. Нельзя же так жить на самом деле — настоящим моментом, мгновением, без всякого будущего (я, конечно, говорю о личном будущем).
Примечание:
О, снег! О, чистый снег, брат ласковый молчанья,
Как сон застенчивый, воздушный и немой!
Твой мягкий белый плащ, как тишины дыханья,
Ложится в сумраке, мерцая белизной.
О, милый, милый снег! Все очертанья, краски,
Все шумы резкие ты нам смягчаешь их
И умираешь сам с задумчивостью ласки
Там, в серой дымке крыш и улиц городских.
Загадочная смерть! Увы, такой напрасно
Мы для себя хотим: беззвучна и легка,
Она таинственна, безгрешна и прекрасна!..
Роняют нужный пух и гибнут облака.
Но вот исчезло все! Завеса туч бесплодных --
На хлопья белые рассыпалась она:
И белых звездочек, уснувших и холодных,
Теперь, как кладбище, моя душа полна.
Жорж Роденбах, 1891. Перевод Ив. Тхоржевского
Юрий Нагибин, 21 год, инструктор Политуправления Волховского фронта:
17 марта. Мне последнее время не хочется писать. Может, и не стоит себя насиловать? Ведь мне — страшно подумать — заниматься этим всю жизнь.
Михаил Пришвин, 69 лет, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
17 марта. Тихо, солнце, мороз -33. К полудню солнце разогрело, и день просверкал чудесным кристаллом.
Читал Розанова, у которого было взято все, на чем он стоял: его семья, Россия, церковь, все, все это ушло в его книжечки. Вдруг стал понятен загадочный смысл еврея Вальбе, который назвал еврейскую жадность героизмом, и что евреи «спасут Россию». Он хотел этим сказать, что лучшие русские живут только в духе и им не хватает костяка, крепости, чувства привязанности к земным вещам.
Узнал от Ляли, что Новоселов ушел от Толстого, потому что тот был весь в душевной жизни, но не в духовной. Она и о Розанове говорила, что сам по себе он не мог быть духовным и ему необходим был кусочек материи, по которой он, как по лесенке, достигал духовного мира. (Недаром в одной книге он поместил портрет своей семьи всем обезьянником: этот обезьянник и был той лесенкой, по которой он восходил к своим мыслям о семье.) Все это верно, только и Толстой, как художник, пользовался лесенкой и достигал тоже этим способом состояния духовной жизни. И всякий художник...
Ляля еще говорила, что мой путь будто бы противоположен розановскому. И напомнила мне, с чего мы начали (Олег) и на чем мы сошлись (чего я искал).
Вечером приходила докторша и высказалась о возможности победы Гитлера. Этот пессимизм происходит от угнетенности набором: берут туберкулезников, калек, белобилетников
Примечание.
Бори́с Соломо́нович Ва́льбе (22 декабря 1889 [3 января 1890], Шепетовка, Волынская губерния[1] — 26 января 1966, Ленинград) — советский литературовед и литературный критик. Член Союза писателей СССР.