11 мая 1917-го
в дневниках
Феликс Ростковский, генерал от инфантерии в отставке, 75 лет, Петроград:
11 мая. Четверг. Полученные мною от Ф[еликса] Ф[еликсовича] Р[остковского] два письма: одно от 22 Апреля, а другое от 5 Мая говорят: Первое. Что последователи или единомышленники Ленина, потерпев фиаско в Петрограде, появились в Гельсингфорсе, где занялись агитацией среди матросов. На многих кораблях ленинцы достигли определенных результатов и корабли заявили, что считают выход на внешний рейд агрессивной политикой. На «Севастополе» пока что явное антиленинское направление. Ф.Ф.Р. имел открытую беседу по этому поводу с командой с очень хорошим результатом. Он добавляет, однако, что еще неуверен, что через несколько дней настроение не изменится, но вообще доволен своим первым выступлением.
Во втором письме настроение Ф[еликса] Ф[еликсовича] Р[остковского] изменяется. Когда Гучков ушел, команда «Севастополя» пригласила Ф.Ф. побеседовать с ними, а время это было на корабле тревожное. Ф.Ф. говорил с командой от 2-х до 5 3/4 ч. дня и в результате получилось то, что 5/V, когда приехали в команду два оратора почти ленинского направления, то на митинге, продолжавшемся с 1 до 3½ ч. дня, они сразу почувствовали неудачную для себя атмосферу и были совершенно разгромлены; даже слышались явные против них угрозы. К сожалению такое настроение не на всех кораблях. «Севастополь» же в случае надобности несомненно направит свои 12 и 12-и дюймовые пушки на того, кто не захочет выйти в бой. Но на других кораблях выносятся, как слышно, например, такие резолюции: «вымести до чиста гадов-офицеров и эту гидру царизма и буржуазии». На «Севастополе» же сегодня (5/V), когда оратор попробовал лишь в слабых намеках сказать нечто подобное, ему был оказан должный отпор самой командой, которая выкликивала: «что же не тебя ли с с взять на заместо наших начальников и что ты во всем нашем деле смыслишь» и т.д.
позже дописано:
18 мая Ф.Ф.Р. пишет, что к резолюции «Севастополя» постепенно и постоянно присоединяются и другие корабли.
Ленинскому же кораблю команда «Севастополя» откровенно сказала, что если они не выйдут, то их выведут силой, и сутки спустя корабль вышел.
В виде оригинального распоряжения Ф.Ф.Р. приводит следующее. Нынешний командующий флотом адмирал Максимов объявил, что Морское Офицерское Собрание он дарит матросам. Это возмутило Офицеров, потому что собрание — это собственность офицеров. Адмиралу будет передано, что если он это сделает, то Офицеры реквизируют его дворец (дом командира) в котором живет его «maîtresse».
Александр Бенуа, художник, основатель объединения "мир искусства", 47 лет, общественный деятель в революционном петрограде 1917-го:
11 мая.
Четверг.
...
Вечером сходил в «Тип-топ» по совету наших дев и действительно получил всевозможные наслаждения от дурацкой, но неплохо сыгранной фильмы «Вечный город» (действие происходит в Риме и в Лондоне). К чаю Аргу-тон, Стип, Степанов, Эрнст и Д.Д.Бушей. Аргутон сначала ни словом не обмолвился о вчерашнем и лишь, когда я стал наводить своими вопросами на Макарова, промямлил: «Да просто он глуп». Степанов, приславший мне неделю назад восторженную открытку о моих фельетонах, теперь снова запел песенку про Константинополь, про возвращение Св. Софии христианам, про необходимость вернуть от немцев захваченную Польшу, про необходимость продолжения войны, иначе как же ее кончить?! Разумеется, Иван Михайлович очень ограниченный и совершенно невежественный в истории человек, но, во-первых, он добрый и честный (сердцем) человек, а затем только стоит вообще подумать, сколько их, сколько таких Иванов Михайловичей, в эту самую минуту по всей России (по всему свету!) делают чудовищное дело, не отдавая себе отчета в том, что это они и создают условия возможности его.
От Браза поздно вечером длинный телефон. Он уезжает завтра в Финляндию и просит передать «Миру искусства» возникшие в нем сомнения относительно возможности устройства выставки ввиду утверждения официального лица барона Бруна, что Финляндия накануне отложения. «Так было бы неловко сейчас же лезть со своим русским искусством». Если поставить это заявление (положим, от круглого дурака, но все же официального лица) с фразой Корейского в Гельсингфорсе об окружающей здесь русских опасности (в точности не помню), то, пожалуй, мы и действительно накануне еще одной трагической конвульсии. Положим так: масса войск удержит финнов, но если последние решатся на партизанскую войну, если им помогут германцы и шведы, то нам, и особенно Петербургу, придется плохо. Вот тебе и осуществление программы кадетов с их самоопределением народностей. Нет, одно из двух: или государева мудрость, и тогда побоку все идеалистические лозунги — это есть торжество наиболее сильного во имя благоденствия порядка, или идеалистические лозунги, и тогда все последствия и, в первую очередь, разложение государственного тела. Мне лично нравится и то и другое: и Петр I и Толстой. Но только бы не середка, не это бездарное серое шатанье.
Набоков по телефону днем говорил с Акицей. Он тронут моим письмом и собирается к нам. Я очень рад. Планек сообщил, что на заседании Союза деятелей Сологуб (архитектор) и два выборных от рабочих депутатов обвинили Таманова в захвате и что он будто уже сложил свою должность председателя.
Михаил Пришвин, писатель, 44 года, Хрущево под Ельцом:
11 мая.
По ту сторону черты моих человеческих наблюдений преступные действия: вчера на улице зарезали купца, сегодня в деревне вырезали семью мельника. Эти наблюдения я не вношу в круг человеческих, следуя за обществом, которое приписывает эти преступления выпущенным на свободу каторжникам.
По ту сторону (по нашу) всюду, где я бываю на собраниях, в комитетах деревни, села, волости, уездного города, я встречаю маленького человека Ивана Михалыча и солдата Московского гарнизона, большого оратора Мишукова.
Иван Михалыч ходит на собрания, чтобы найти точку опоры: ему хочется сохранить свой сад с пчельником, несколько десятков земли возле сада и молодой лес с сенокосом. В поисках душевной гармонии с окружающим миром он продал свой дом в городе и купил на эти деньги часть помещичьей усадьбы, пчельник, лесок, посеял клевера, завел скотину, пару лошадей, овец, кормит несколько свиней. Он уже был очень близок к достижению своего земного кусала, ему оставалось только засеять десятину земли гречихой и медоносной фацелией, как вдруг случилась революция, и крестьяне вокруг усадьбы стали говорить, что земля эта — их старинная земля.
Старый человек Кузьма рассказал на деревенском сходе, что отец его Мирон эту землю пахал, и где пчельник теперь, там стояла его изба, и дуб старый, что теперь стоит, и тогда стоял, и был дедами его посажен, а Мирон постоянно на этом дубу хомут вешал.
Вначале крестьяне это слушали добродушно и даже уверяли Ивана Михайловича, что ему нечего бояться, земля его купленная и на троих ребят земли только так. Но душа Ивана Михалыча со времени революции потеряла равновесие, холодная весна с частыми морозами вплоть до майских снежных метелей подорвали хозяйство: рожь изредилась, зачичкалась, овес захилился и пожелтел, пчелы не находили взятка и наполовину осыпались. Главное было в том, что Иван Михалыч вначале с радостью принял революцию, как суд Божий и земной выход справедливости, но когда дело коснулось его собственности, то почувствовал какую-то тревогу. Спрашивал себя, чем он может быть виноват, и не находил ответа: он ни в чем не виноват, а между тем тревога растет.
На Пасхе пошел убить на свой пруд дикую утку, встречается неизвестный парень-дурень. «Не дам, — говорив-стрелять, утка не твоя! — и спугнул ее камнем. — И земля, — говорит, — не твоя, земля общая, как вода и воздух».
Рассердился Иван Михалыч, навернулся даже ружьем на дурня, а тот не боится, взял его за плечо и говорит: «Я тебя арестую, пойдем на деревню».
Собрался сход. Парень оказался известный, моревский, сидел одно время за кражу, по теперь признали, что кража эта маленькая, и выбрали за смелые речи представителем в волостной комитет. Иван Михалыч все рассказал на сходе, как ему Мишуков утку помешал убить, и заявил, что земля общая, и арестовал его. «Кто тебя на это уполномочил?» — спросил Иван Михалыч. «Общественное ораторство!» — сказал Мишуков. Мужики полномочие признали. «Кто тебе сказал, что земля общая?» — «А оно так и есть!» И мужики признали, что земля действительно общая. Насчет утки сказали Мишукову, что напрасно он утку пугал и что грабежей и насилий теперь не нужно, потому что с этим в прошлую забастовку в яму попали, нужно, чтобы все было тихо и ладно. С этим согласился и Мишуков. «Нужно, действительно, — говорит, — это осознавать и землю господскую переводить в крестьянские руки хладнокровно и планомерно, и не затем, что это им хорошо (показал на Ивана Михалыча), а что иначе при дележе между деревнями получится штурма». Благоразумные эти речи очень понравились мужикам. Мишукова отпустили с миром, Ивану Михалычу сказали, что утка эта прилетит опять «обязательно». И отпустили с миром врагов в разные стороны.
В длинной речи, которую говорил Мишуков крестьянам, запали в душу Ивана Михалыча такие слова: «Я, — говорил Мишуков, — не затем утку пугал, чтобы лишить пищи хозяина, а потому, что земной шар создан для борьбы!» Думал об этих словах Иван Михалыч, и всю душу его от них перевертывало, потому что он всегда считал наоборот: земной шар создан для мира и тишины, а борьбу принимал, как ветер северный и бурю, что как буря происходит от задержки воздуха, так борьба человеческая — от несчастья.
С этими своими мыслями Иван Михалыч идет в деревню, собирает сход и говорит им о мире и тишине земли, и что земля должна непременно перейти в руки народа-земледельца для тишины духа, и все это выйдет после Учредительного Собрания: в этом Собрании голос будет иметь весь народ, и он весь рассудит справедливо, как быть, а до этого нужно ждать и терпеть. Вся речь мужикам очень понравилась, и в волостном комитете депутатом они выбрали тут же Ивана Михалыча: он грамотный и руку он держит правильно.
После этого Ивану Михалычу стало на душе славно, радостно, но когда пришел к себе, посмотрел, что еще улей от холода осыпался, послушал, как соловьи не поют, а только давятся, то успех ему был не в радость, и опять стало на душе тревожно, и мысль, что земной шар создан для борьбы, ему опять все навязывалась. Не хотелось от хутора отставать, но делать нечего: стал читать газеты и приготовляться к борьбе за мир. Долго разбирал в газете, что значат слова «мир без аннексий и контрибуций», долго думал об этом, не приходил ни к чему. Ездил нарочно в город к социалисту-революционеру студенту Владыкину, спрашивал его об этом, долго студент ему это объяснял и глобус показывал и рассказывал про империю, и так уму все было понятно в этих словах, а сердце не разумело. Студент чувствовал какое-то внутреннее сопротивление Ивана Михалыча, и под конец это его раздражило: «Если вы, — сказал он в заключение, — выговорили А, то нужно выговорить Б, если вы говорите «мир», то нужно прибавить «мир без аннексий и контрибуций».
В Преполовенье вышел денек теплый, дорога подсохла, Иван Михалыч идет в село помолиться Богу. Народ собирается в церковь по-прежнему, и даже Мишуков там: собрал вокруг себя на кладбище дураков и баламутит, что Иисуса Христа, Божью Матерь, Николу Чудотворца можно оставить, а попа и всех прочих угодников следовало бы из церкви убрать.
Со слезами подходят к Ивану Михалычу бабы и рассказывают про это ему так, будто Временное правительство отменяет святых. Покачал головой Иван Михалыч, успокоил баб, как мог, и входит в церковь, и мысль его с ним неотступная входит в церковь о мире без аннексий и контрибуций, помолиться бы о мире, а в голову лезет, что без аннексий и контрибуций.
«О мире всего мира!» — читает диакон.
«Без аннексий и контрибуций», — думает Иван Михалыч.
И вдруг просиял: без аннексий и контрибуций, да это же и есть о мире всего мира.
Феликс Ростковский, генерал от инфантерии в отставке, 75 лет, Петроград:
11 мая. Четверг. Полученные мною от Ф[еликса] Ф[еликсовича] Р[остковского] два письма: одно от 22 Апреля, а другое от 5 Мая говорят: Первое. Что последователи или единомышленники Ленина, потерпев фиаско в Петрограде, появились в Гельсингфорсе, где занялись агитацией среди матросов. На многих кораблях ленинцы достигли определенных результатов и корабли заявили, что считают выход на внешний рейд агрессивной политикой. На «Севастополе» пока что явное антиленинское направление. Ф.Ф.Р. имел открытую беседу по этому поводу с командой с очень хорошим результатом. Он добавляет, однако, что еще неуверен, что через несколько дней настроение не изменится, но вообще доволен своим первым выступлением.
Во втором письме настроение Ф[еликса] Ф[еликсовича] Р[остковского] изменяется. Когда Гучков ушел, команда «Севастополя» пригласила Ф.Ф. побеседовать с ними, а время это было на корабле тревожное. Ф.Ф. говорил с командой от 2-х до 5 3/4 ч. дня и в результате получилось то, что 5/V, когда приехали в команду два оратора почти ленинского направления, то на митинге, продолжавшемся с 1 до 3½ ч. дня, они сразу почувствовали неудачную для себя атмосферу и были совершенно разгромлены; даже слышались явные против них угрозы. К сожалению такое настроение не на всех кораблях. «Севастополь» же в случае надобности несомненно направит свои 12 и 12-и дюймовые пушки на того, кто не захочет выйти в бой. Но на других кораблях выносятся, как слышно, например, такие резолюции: «вымести до чиста гадов-офицеров и эту гидру царизма и буржуазии». На «Севастополе» же сегодня (5/V), когда оратор попробовал лишь в слабых намеках сказать нечто подобное, ему был оказан должный отпор самой командой, которая выкликивала: «что же не тебя ли с с взять на заместо наших начальников и что ты во всем нашем деле смыслишь» и т.д.
позже дописано:
18 мая Ф.Ф.Р. пишет, что к резолюции «Севастополя» постепенно и постоянно присоединяются и другие корабли.
Ленинскому же кораблю команда «Севастополя» откровенно сказала, что если они не выйдут, то их выведут силой, и сутки спустя корабль вышел.
В виде оригинального распоряжения Ф.Ф.Р. приводит следующее. Нынешний командующий флотом адмирал Максимов объявил, что Морское Офицерское Собрание он дарит матросам. Это возмутило Офицеров, потому что собрание — это собственность офицеров. Адмиралу будет передано, что если он это сделает, то Офицеры реквизируют его дворец (дом командира) в котором живет его «maîtresse».
Александр Бенуа, художник, основатель объединения "мир искусства", 47 лет, общественный деятель в революционном петрограде 1917-го:
11 мая.
Четверг.
...
Вечером сходил в «Тип-топ» по совету наших дев и действительно получил всевозможные наслаждения от дурацкой, но неплохо сыгранной фильмы «Вечный город» (действие происходит в Риме и в Лондоне). К чаю Аргу-тон, Стип, Степанов, Эрнст и Д.Д.Бушей. Аргутон сначала ни словом не обмолвился о вчерашнем и лишь, когда я стал наводить своими вопросами на Макарова, промямлил: «Да просто он глуп». Степанов, приславший мне неделю назад восторженную открытку о моих фельетонах, теперь снова запел песенку про Константинополь, про возвращение Св. Софии христианам, про необходимость вернуть от немцев захваченную Польшу, про необходимость продолжения войны, иначе как же ее кончить?! Разумеется, Иван Михайлович очень ограниченный и совершенно невежественный в истории человек, но, во-первых, он добрый и честный (сердцем) человек, а затем только стоит вообще подумать, сколько их, сколько таких Иванов Михайловичей, в эту самую минуту по всей России (по всему свету!) делают чудовищное дело, не отдавая себе отчета в том, что это они и создают условия возможности его.
От Браза поздно вечером длинный телефон. Он уезжает завтра в Финляндию и просит передать «Миру искусства» возникшие в нем сомнения относительно возможности устройства выставки ввиду утверждения официального лица барона Бруна, что Финляндия накануне отложения. «Так было бы неловко сейчас же лезть со своим русским искусством». Если поставить это заявление (положим, от круглого дурака, но все же официального лица) с фразой Корейского в Гельсингфорсе об окружающей здесь русских опасности (в точности не помню), то, пожалуй, мы и действительно накануне еще одной трагической конвульсии. Положим так: масса войск удержит финнов, но если последние решатся на партизанскую войну, если им помогут германцы и шведы, то нам, и особенно Петербургу, придется плохо. Вот тебе и осуществление программы кадетов с их самоопределением народностей. Нет, одно из двух: или государева мудрость, и тогда побоку все идеалистические лозунги — это есть торжество наиболее сильного во имя благоденствия порядка, или идеалистические лозунги, и тогда все последствия и, в первую очередь, разложение государственного тела. Мне лично нравится и то и другое: и Петр I и Толстой. Но только бы не середка, не это бездарное серое шатанье.
Набоков по телефону днем говорил с Акицей. Он тронут моим письмом и собирается к нам. Я очень рад. Планек сообщил, что на заседании Союза деятелей Сологуб (архитектор) и два выборных от рабочих депутатов обвинили Таманова в захвате и что он будто уже сложил свою должность председателя.
Михаил Пришвин, писатель, 44 года, Хрущево под Ельцом:
11 мая.
По ту сторону черты моих человеческих наблюдений преступные действия: вчера на улице зарезали купца, сегодня в деревне вырезали семью мельника. Эти наблюдения я не вношу в круг человеческих, следуя за обществом, которое приписывает эти преступления выпущенным на свободу каторжникам.
По ту сторону (по нашу) всюду, где я бываю на собраниях, в комитетах деревни, села, волости, уездного города, я встречаю маленького человека Ивана Михалыча и солдата Московского гарнизона, большого оратора Мишукова.
Иван Михалыч ходит на собрания, чтобы найти точку опоры: ему хочется сохранить свой сад с пчельником, несколько десятков земли возле сада и молодой лес с сенокосом. В поисках душевной гармонии с окружающим миром он продал свой дом в городе и купил на эти деньги часть помещичьей усадьбы, пчельник, лесок, посеял клевера, завел скотину, пару лошадей, овец, кормит несколько свиней. Он уже был очень близок к достижению своего земного кусала, ему оставалось только засеять десятину земли гречихой и медоносной фацелией, как вдруг случилась революция, и крестьяне вокруг усадьбы стали говорить, что земля эта — их старинная земля.
Старый человек Кузьма рассказал на деревенском сходе, что отец его Мирон эту землю пахал, и где пчельник теперь, там стояла его изба, и дуб старый, что теперь стоит, и тогда стоял, и был дедами его посажен, а Мирон постоянно на этом дубу хомут вешал.
Вначале крестьяне это слушали добродушно и даже уверяли Ивана Михайловича, что ему нечего бояться, земля его купленная и на троих ребят земли только так. Но душа Ивана Михалыча со времени революции потеряла равновесие, холодная весна с частыми морозами вплоть до майских снежных метелей подорвали хозяйство: рожь изредилась, зачичкалась, овес захилился и пожелтел, пчелы не находили взятка и наполовину осыпались. Главное было в том, что Иван Михалыч вначале с радостью принял революцию, как суд Божий и земной выход справедливости, но когда дело коснулось его собственности, то почувствовал какую-то тревогу. Спрашивал себя, чем он может быть виноват, и не находил ответа: он ни в чем не виноват, а между тем тревога растет.
На Пасхе пошел убить на свой пруд дикую утку, встречается неизвестный парень-дурень. «Не дам, — говорив-стрелять, утка не твоя! — и спугнул ее камнем. — И земля, — говорит, — не твоя, земля общая, как вода и воздух».
Рассердился Иван Михалыч, навернулся даже ружьем на дурня, а тот не боится, взял его за плечо и говорит: «Я тебя арестую, пойдем на деревню».
Собрался сход. Парень оказался известный, моревский, сидел одно время за кражу, по теперь признали, что кража эта маленькая, и выбрали за смелые речи представителем в волостной комитет. Иван Михалыч все рассказал на сходе, как ему Мишуков утку помешал убить, и заявил, что земля общая, и арестовал его. «Кто тебя на это уполномочил?» — спросил Иван Михалыч. «Общественное ораторство!» — сказал Мишуков. Мужики полномочие признали. «Кто тебе сказал, что земля общая?» — «А оно так и есть!» И мужики признали, что земля действительно общая. Насчет утки сказали Мишукову, что напрасно он утку пугал и что грабежей и насилий теперь не нужно, потому что с этим в прошлую забастовку в яму попали, нужно, чтобы все было тихо и ладно. С этим согласился и Мишуков. «Нужно, действительно, — говорит, — это осознавать и землю господскую переводить в крестьянские руки хладнокровно и планомерно, и не затем, что это им хорошо (показал на Ивана Михалыча), а что иначе при дележе между деревнями получится штурма». Благоразумные эти речи очень понравились мужикам. Мишукова отпустили с миром, Ивану Михалычу сказали, что утка эта прилетит опять «обязательно». И отпустили с миром врагов в разные стороны.
В длинной речи, которую говорил Мишуков крестьянам, запали в душу Ивана Михалыча такие слова: «Я, — говорил Мишуков, — не затем утку пугал, чтобы лишить пищи хозяина, а потому, что земной шар создан для борьбы!» Думал об этих словах Иван Михалыч, и всю душу его от них перевертывало, потому что он всегда считал наоборот: земной шар создан для мира и тишины, а борьбу принимал, как ветер северный и бурю, что как буря происходит от задержки воздуха, так борьба человеческая — от несчастья.
С этими своими мыслями Иван Михалыч идет в деревню, собирает сход и говорит им о мире и тишине земли, и что земля должна непременно перейти в руки народа-земледельца для тишины духа, и все это выйдет после Учредительного Собрания: в этом Собрании голос будет иметь весь народ, и он весь рассудит справедливо, как быть, а до этого нужно ждать и терпеть. Вся речь мужикам очень понравилась, и в волостном комитете депутатом они выбрали тут же Ивана Михалыча: он грамотный и руку он держит правильно.
После этого Ивану Михалычу стало на душе славно, радостно, но когда пришел к себе, посмотрел, что еще улей от холода осыпался, послушал, как соловьи не поют, а только давятся, то успех ему был не в радость, и опять стало на душе тревожно, и мысль, что земной шар создан для борьбы, ему опять все навязывалась. Не хотелось от хутора отставать, но делать нечего: стал читать газеты и приготовляться к борьбе за мир. Долго разбирал в газете, что значат слова «мир без аннексий и контрибуций», долго думал об этом, не приходил ни к чему. Ездил нарочно в город к социалисту-революционеру студенту Владыкину, спрашивал его об этом, долго студент ему это объяснял и глобус показывал и рассказывал про империю, и так уму все было понятно в этих словах, а сердце не разумело. Студент чувствовал какое-то внутреннее сопротивление Ивана Михалыча, и под конец это его раздражило: «Если вы, — сказал он в заключение, — выговорили А, то нужно выговорить Б, если вы говорите «мир», то нужно прибавить «мир без аннексий и контрибуций».
В Преполовенье вышел денек теплый, дорога подсохла, Иван Михалыч идет в село помолиться Богу. Народ собирается в церковь по-прежнему, и даже Мишуков там: собрал вокруг себя на кладбище дураков и баламутит, что Иисуса Христа, Божью Матерь, Николу Чудотворца можно оставить, а попа и всех прочих угодников следовало бы из церкви убрать.
Со слезами подходят к Ивану Михалычу бабы и рассказывают про это ему так, будто Временное правительство отменяет святых. Покачал головой Иван Михалыч, успокоил баб, как мог, и входит в церковь, и мысль его с ним неотступная входит в церковь о мире без аннексий и контрибуций, помолиться бы о мире, а в голову лезет, что без аннексий и контрибуций.
«О мире всего мира!» — читает диакон.
«Без аннексий и контрибуций», — думает Иван Михалыч.
И вдруг просиял: без аннексий и контрибуций, да это же и есть о мире всего мира.