29 ноября 1942-го
в дневниках и в стихах
Александр Витковский, 32 года, лейтенант, командир взвода связи, Сталинградская область:
29 ноября. Район Кашар
Ночью приказ: прибыть к штабу со всем личным составом взвода без средств связи, имея личное оружие...
Темнота, грязь, ямки, бугры. Встретил командир полка майор Моргунов. «В результате танковой контратаки полк понес большие потери. Мы должны удержать позиции, занять рубеж, окопаться — и ни шагу назад! Окоп — наша крепость. Приказ: пойдут танки — пропустить, пехоту уничтожить».
Окапываемся. В предрассветной мгле впереди замаячили люди. Открыли было по ним огонь, но оказалось, наши артиллеристы спешили к кухне. Рубеж по вине связного и комбата мы заняли не там. Позиции артиллеристов оказались впереди пехоты. И артиллеристам, и нам завтрак был испорчен. Шальные пули ударили по кухне, ранили лошадь, и повар уехал. Окапываемся на новом месте.
***
Был лютый мороз. Молодые солдаты
Любимого друга по полю несли.
Молчали. И долго стучались лопаты
В угрюмое сердце промерзшей земли.
Скажи мне, товарищ… Словами не скажешь,
А были слова — потерял на войне...
Ружейный салют был печален и важен
В холодной, в суровой, в пустой тишине.
Могилу прикрыли, а ночью — в атаку.
Боялись они оглянуться назад.
Но кто там шагает? Друзьями оплакан,
Своих земляков догоняет солдат.
Он вместе с другими бросает гранаты,
А если залягут — он крикнет «ура».
И место ему оставляют солдаты,
Усевшись вокруг золотого костра.
Его не увидеть. Повестку о смерти
Давно получили в далеком краю.
Но разве уступит солдатское сердце
И дружба, рожденная в трудном бою?
Илья Эренбург. 29 ноября 1942 года, "Красная звезда".
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, Ленинград:
29 ноября.
Упорные бои на Юге и на Центральном фронте. Противник контратакует. В Сталинграде очищают от немцев заводскую северную часть города.
Головные боли. Ходил по саду. Начинают возникать образы пьесы... Наметил и необходимый план подготовительных работ: материалы, источники и т. д. Надо принести из Пубалта необходимые комплекты. Достал большую тетрадь...
Минутами внутреннее волнение, до спазм, когда думаю о духе пьесы. Взлет! Россия! Но хватит ли физических сил дать настоящий накал?!
...К девяти часам вой воздушной тревоги. Работал над черновыми набросками пьесы. Отдельные мысли, реплики, заготовки, предположения.
«В последний час». Прорвана новая оборонная линия немцев на восточном берегу Дона. Удары на Центральном фронте. Число пленных уже 66 000 человек, орудий взято 2000 и т. д.
Ночью опять тревога и раза три глухой, как сквозь вату, рокот зениток...
Вера Инбер, поэт, 52 года, Лениград:
29 ноября.
Утро. Так как наше радио еще не работает, то вчера, в начале второго ночи, к нам прислали дежурного по МПВО с «последним часом». Мы прорвали оборону немцев на Центральном фронте, под Ржевом.
Эти слова, написанные на бумажке, я прочла в ледяной комнате при свете «летучей мыши» (электричества по ночам нет).
От волнения мы не спали потом всю ночь.
12 часов ночи. «В последний час». Наступление наше продолжается и на Центральном фронте и под Сталинградом, где прорвана еще одна линия вражеской обороны.
Ольга Берггольц, поэт, 32 года, Ленинград:
29/XI–42. Наступление под Сталинградом продолжается, рабочий поселок очищен полностью, а вчера еще — отличное сообщение о наступлении на Центральном фронте!
А у нас сегодня вторая ВТ — вон как гремят зенитки, по всему городу. Глупо помирать, когда начались наши победы и приоткрылась перспектива — конец войны. И Юрка ушел наверх — искать по картам только что объявленные населенные пункты, — а я одна терпеть не могу быть во время ВТ, и стынет яичница, которую приготовила с такой заботой. (Зенитки стихли.) Как Юра иногда раздражает меня своей суматошностью и неврастенией, — сказать не могу. В процессе домашних различных забот мы часто раздражаемся друг на друга и ссоримся, — чего никогда не было с Колькой, и мне потом совестно и тяжело бывает, — Юрка такой милый и заботливый. Сегодня копошились на своей новой квартире, господи, сколько еще трудов надо уложить, чтоб зажить в ней! Дымит каким-то непонятным образом печка в моей комнате, не действует плита на кухне, не вставлены стекла в Юркиной комнате, надо распилить дрова, привезенные мне И.О. Б., надо довезти из кв<артиры> Гуковского стол, диван и книги, я уж не говорю о недействующей канализации и отсутствии воды. Этого и не будет. Надо купить лампы, надо все хозяйственное обзаведение — ведра, плошки-ложки и т. д. (Что такое? Метроном вдруг перестал тикать, а тревога идет, — заградогонь все ближе, видимо, опять прорвались. Затикал опять... Уже около 2 ч<асов> — идет тревога...) Надо затащить туда Фанин зеркальный шкаф, надо хоть чем-нибудь обить мебель, надо купить занавески, — ну уж занавески, это, конечно, деталь... Очень много самого нудного и тяжелого труда, а рабочих рук — нет, и людишки только и глядят, чтоб выклянчить кусок хлеба или [на] щепоть табаку. Ой, какие наши героические ленинградцы в массе своей стали жалкие и несчастные, — просто зло берет и сердце щемит. А лгут непрерывно, работают паршиво, еле-еле, и так и смотрят — чего бы с другого человека взять съедобного. Этот трясущийся управхоз на новой-Троицкой, дворничиха, печники — тьфу! И главное, до того все паршиво работают, что зло берет: я-то, черти несчастные, работаю для вас на совесть, а вы?! Смотрела я сегодня на этих темных, оголодавших, усталых и обленившихся от слабости людей и думала: ну, вот ты для них душу в строчки выкладываешь? Да, для них! А им — насрать, им кусок хлебца нужен — и все. Влачатся они, — и это их влачение — война. Но ведь есть и те, что горят, — Марины, Галка, другие. Для тех, кто горит, и для тех, кто влачится, — работаю.
Отбой. О чем думал человек, пока шла ВТ... А что же, к чертям собачьим, смертного часа ждать? На хрен-ка! Может, еще увидим, как Гитлера в клетке повезут.
Сразу за отбоем — вновь, уже Л<енингра>д, передают сегодняшний последний час — о делах под Сталинградом. О, господи, — в полном смысле слова — молиться готов, чтоб все эти наступления, вся эта кровь наша — не прошла зря. А какие гавнюки и пошляки французы! Утопить 60 военных кораблей! Надо было идти в Африку, — половина дошла бы, если б треть дошла, — так ведь и то какая махина. Нет, — утопить 60 кораблей, имеющих орудия и боеприпасы! Не-ет, не по-нашему.
Это не наши два сторожевых катерка и несчастный тральщик, которые втроем, а то, кажется, и вдвоем приняли бой с 30 судами немцев, — десантными судами, готовившимися замкнуть кольцо! И как дрались! Да, — горчайшей ценой, а воевать мы научились. О, Коля, Коля, почему тебя нет в эти дни. Как бы ты гордился и радовался.
Мы с Юрой переехали из выморочной квартиры в новую маленькую комнатку, и так здесь уютно сразу устроились, по-домашнему, просто радость, — и это несколько утишает тоску о жилье. Лялик, кажется, пошевеливается, но очень слабо.
Всеволод Иванов, писатель, драматург, сценарист, 48 лет, Москва:
29 ноября. Воскресенье.
Художник Власов из Ленинграда. Послан был к партизанам, — и остался у них. Что его прельстило в них — трудно сказать. Сейчас он начальник разведки в штабе партизан. О партизанах рассказывал мало, больше о Ленинграде: как голодали, хоронили (в ящике от гардероба, в детской коляске). Как утром, у Медного всадника, кто-то положил трупик ребенка, ангельски прекрасного. Его заносило снегом. Дня через два художник видел, что мягкие части трупа вырезаны. Хозяева, вначале, сами собак не ели, а дарили их трупы друзьям, позже стали есть. Существо рафинированное, ученик В. Лебедева, носит высокие ботинки, на шнурках, ватные штаны, заграничную куртку, и даже шапка у него заграничная — финская.
Александр Витковский, 32 года, лейтенант, командир взвода связи, Сталинградская область:
29 ноября. Район Кашар
Ночью приказ: прибыть к штабу со всем личным составом взвода без средств связи, имея личное оружие...
Темнота, грязь, ямки, бугры. Встретил командир полка майор Моргунов. «В результате танковой контратаки полк понес большие потери. Мы должны удержать позиции, занять рубеж, окопаться — и ни шагу назад! Окоп — наша крепость. Приказ: пойдут танки — пропустить, пехоту уничтожить».
Окапываемся. В предрассветной мгле впереди замаячили люди. Открыли было по ним огонь, но оказалось, наши артиллеристы спешили к кухне. Рубеж по вине связного и комбата мы заняли не там. Позиции артиллеристов оказались впереди пехоты. И артиллеристам, и нам завтрак был испорчен. Шальные пули ударили по кухне, ранили лошадь, и повар уехал. Окапываемся на новом месте.
***
Был лютый мороз. Молодые солдаты
Любимого друга по полю несли.
Молчали. И долго стучались лопаты
В угрюмое сердце промерзшей земли.
Скажи мне, товарищ… Словами не скажешь,
А были слова — потерял на войне...
Ружейный салют был печален и важен
В холодной, в суровой, в пустой тишине.
Могилу прикрыли, а ночью — в атаку.
Боялись они оглянуться назад.
Но кто там шагает? Друзьями оплакан,
Своих земляков догоняет солдат.
Он вместе с другими бросает гранаты,
А если залягут — он крикнет «ура».
И место ему оставляют солдаты,
Усевшись вокруг золотого костра.
Его не увидеть. Повестку о смерти
Давно получили в далеком краю.
Но разве уступит солдатское сердце
И дружба, рожденная в трудном бою?
Илья Эренбург. 29 ноября 1942 года, "Красная звезда".
Всеволод Вишневский, писатель, 41 год, Ленинград:
29 ноября.
Упорные бои на Юге и на Центральном фронте. Противник контратакует. В Сталинграде очищают от немцев заводскую северную часть города.
Головные боли. Ходил по саду. Начинают возникать образы пьесы... Наметил и необходимый план подготовительных работ: материалы, источники и т. д. Надо принести из Пубалта необходимые комплекты. Достал большую тетрадь...
Минутами внутреннее волнение, до спазм, когда думаю о духе пьесы. Взлет! Россия! Но хватит ли физических сил дать настоящий накал?!
...К девяти часам вой воздушной тревоги. Работал над черновыми набросками пьесы. Отдельные мысли, реплики, заготовки, предположения.
«В последний час». Прорвана новая оборонная линия немцев на восточном берегу Дона. Удары на Центральном фронте. Число пленных уже 66 000 человек, орудий взято 2000 и т. д.
Ночью опять тревога и раза три глухой, как сквозь вату, рокот зениток...
Вера Инбер, поэт, 52 года, Лениград:
29 ноября.
Утро. Так как наше радио еще не работает, то вчера, в начале второго ночи, к нам прислали дежурного по МПВО с «последним часом». Мы прорвали оборону немцев на Центральном фронте, под Ржевом.
Эти слова, написанные на бумажке, я прочла в ледяной комнате при свете «летучей мыши» (электричества по ночам нет).
От волнения мы не спали потом всю ночь.
12 часов ночи. «В последний час». Наступление наше продолжается и на Центральном фронте и под Сталинградом, где прорвана еще одна линия вражеской обороны.
Ольга Берггольц, поэт, 32 года, Ленинград:
29/XI–42. Наступление под Сталинградом продолжается, рабочий поселок очищен полностью, а вчера еще — отличное сообщение о наступлении на Центральном фронте!
А у нас сегодня вторая ВТ — вон как гремят зенитки, по всему городу. Глупо помирать, когда начались наши победы и приоткрылась перспектива — конец войны. И Юрка ушел наверх — искать по картам только что объявленные населенные пункты, — а я одна терпеть не могу быть во время ВТ, и стынет яичница, которую приготовила с такой заботой. (Зенитки стихли.) Как Юра иногда раздражает меня своей суматошностью и неврастенией, — сказать не могу. В процессе домашних различных забот мы часто раздражаемся друг на друга и ссоримся, — чего никогда не было с Колькой, и мне потом совестно и тяжело бывает, — Юрка такой милый и заботливый. Сегодня копошились на своей новой квартире, господи, сколько еще трудов надо уложить, чтоб зажить в ней! Дымит каким-то непонятным образом печка в моей комнате, не действует плита на кухне, не вставлены стекла в Юркиной комнате, надо распилить дрова, привезенные мне И.О. Б., надо довезти из кв<артиры> Гуковского стол, диван и книги, я уж не говорю о недействующей канализации и отсутствии воды. Этого и не будет. Надо купить лампы, надо все хозяйственное обзаведение — ведра, плошки-ложки и т. д. (Что такое? Метроном вдруг перестал тикать, а тревога идет, — заградогонь все ближе, видимо, опять прорвались. Затикал опять... Уже около 2 ч<асов> — идет тревога...) Надо затащить туда Фанин зеркальный шкаф, надо хоть чем-нибудь обить мебель, надо купить занавески, — ну уж занавески, это, конечно, деталь... Очень много самого нудного и тяжелого труда, а рабочих рук — нет, и людишки только и глядят, чтоб выклянчить кусок хлеба или [на] щепоть табаку. Ой, какие наши героические ленинградцы в массе своей стали жалкие и несчастные, — просто зло берет и сердце щемит. А лгут непрерывно, работают паршиво, еле-еле, и так и смотрят — чего бы с другого человека взять съедобного. Этот трясущийся управхоз на новой-Троицкой, дворничиха, печники — тьфу! И главное, до того все паршиво работают, что зло берет: я-то, черти несчастные, работаю для вас на совесть, а вы?! Смотрела я сегодня на этих темных, оголодавших, усталых и обленившихся от слабости людей и думала: ну, вот ты для них душу в строчки выкладываешь? Да, для них! А им — насрать, им кусок хлебца нужен — и все. Влачатся они, — и это их влачение — война. Но ведь есть и те, что горят, — Марины, Галка, другие. Для тех, кто горит, и для тех, кто влачится, — работаю.
Отбой. О чем думал человек, пока шла ВТ... А что же, к чертям собачьим, смертного часа ждать? На хрен-ка! Может, еще увидим, как Гитлера в клетке повезут.
Сразу за отбоем — вновь, уже Л<енингра>д, передают сегодняшний последний час — о делах под Сталинградом. О, господи, — в полном смысле слова — молиться готов, чтоб все эти наступления, вся эта кровь наша — не прошла зря. А какие гавнюки и пошляки французы! Утопить 60 военных кораблей! Надо было идти в Африку, — половина дошла бы, если б треть дошла, — так ведь и то какая махина. Нет, — утопить 60 кораблей, имеющих орудия и боеприпасы! Не-ет, не по-нашему.
Это не наши два сторожевых катерка и несчастный тральщик, которые втроем, а то, кажется, и вдвоем приняли бой с 30 судами немцев, — десантными судами, готовившимися замкнуть кольцо! И как дрались! Да, — горчайшей ценой, а воевать мы научились. О, Коля, Коля, почему тебя нет в эти дни. Как бы ты гордился и радовался.
Мы с Юрой переехали из выморочной квартиры в новую маленькую комнатку, и так здесь уютно сразу устроились, по-домашнему, просто радость, — и это несколько утишает тоску о жилье. Лялик, кажется, пошевеливается, но очень слабо.
Всеволод Иванов, писатель, драматург, сценарист, 48 лет, Москва:
29 ноября. Воскресенье.
Художник Власов из Ленинграда. Послан был к партизанам, — и остался у них. Что его прельстило в них — трудно сказать. Сейчас он начальник разведки в штабе партизан. О партизанах рассказывал мало, больше о Ленинграде: как голодали, хоронили (в ящике от гардероба, в детской коляске). Как утром, у Медного всадника, кто-то положил трупик ребенка, ангельски прекрасного. Его заносило снегом. Дня через два художник видел, что мягкие части трупа вырезаны. Хозяева, вначале, сами собак не ели, а дарили их трупы друзьям, позже стали есть. Существо рафинированное, ученик В. Лебедева, носит высокие ботинки, на шнурках, ватные штаны, заграничную куртку, и даже шапка у него заграничная — финская.