Александр Блок, 32 года::
10 февраля. Четвертая годовщина смерти Мити. Был бы теперь 5-й год.
Третья годовщина смерти В. Ф. Коммиссаржевской.
Только музыка необходима. Физически другой. Бодрость, рад солнцу, хоть и сквозь мороз.
Пора развязать руки, я больше не школьник. Никаких символизмов больше — один, отвечаю за себя, один — и могу еще быть моложе молодых поэтов «среднего возраста», обремененных потомством и акмеизмом.
Весь день в Шувалове — снег и солнце — чудо! Обедал у мамы, тетя, вечером пришел туда Женя. В 10 час. вечера все ушли, у мамы опять очень болит спина.
Обиженное письмо от А. Белого. Милая, где ты теперь? Господь с тобой.
Сергей Прокофьев, 21 год, Петроград:
10 февраля.Встал в девять с четвертью, одел белый коньковый костюм, сверху лёгкое пальто, а на ноги валенки, и поехал на Финляндский вокзал. Кроме детей Рузских и мамаши, была Тата Коншина с братом и Б. Н. Ястребовым и десятка полтора неизвестных лиц. Хотя на градуснике было -9°, но погода была такая солнечная, такая восхитительная, что пол-Петербурга кинулось в Финляндию и в поезд набилось столько, что он буквально трещал. В Левашове мы разместились по санкам, причём Ира Рузская почему-то пожелала ехать непременно со мной. Я не протестовал. В Юкках прекрасно летали с гор. В начале немного опасно, но потом страшно приятно. В конце концов было весело, хотя я всё время вспоминал Умненькую и думал, что её обязательно надо привезти сюда. Слетев одиннадцать раз с горы, пошли завтракать в нанятую по этому случаю дачу, где приехавший с корзинками лакей накрыл уже вкусный стол. После завтрака пошли кататься. Местность интересная, солнце ослепительное, снег как пуховая перина; мы три раза вывалились и получили полное удовольствие. Заблудились и попали в Парголово. Путались час, замёрзли и, найдя вновь Юкки, отогревались. Вследствие этого очень повеселели и стрелой помчались на вокзал. Мы-то доехали благополучно, а другие санки сцепились со встречными, перевернулись, сломали оглоблю, спустили лошадь в канаву и должны были платить штраф. На обратном пути Рузские пригласили меня к ним, но ночью я не спал и пяти часов — теперь меня одолевала такая сонливость, что я отправился домой досыпать. Вечером звали Карнеевы, но я так устал, что отказал, равно как и Максу, тащившему меня на камерный вечер памяти Чайковского. Сидел дома, лениво почитывал биографию и в одиннадцать лёг спать.